Под тысячу слов и гифкиЭто не моя история. И я с ней ещё не сжилась, а пока чувствую в основном, что недодали, догнали и ещё раз недодали.
Но даже когда Моффат устал, не в форме или просто пишет не то, дедлайны сжирают драфты и количество сюжетных дыр близко к рекордному, он всё равно может выдать шутки про flowchart и cross arms, сцену аукциона для истинно верующих, на ходу сломать киборга банковскими данными, биржевыми торгами и системами защиты информации, наконец, написать гениальную сцену Доктора, играющего реакцию на ТАРДИС. Пятьдесят третий год пошёл шоу. И до этого момента никто не замечал, как этой сцены не хватает. Пятьдесят третий год, и до сих пор можно найти что-то настолько смешное, абсолютно новое и постфактум очевидное. И рядом со всем этим – поэзия неожиданной метафоры Поющих Башен, которые давно уже символ, координата, фиксированная точка фандома, объект тысяч фанфиков – и, оказывается, в них тоже можно вложить что-то новое. When the wind stands fair.
Через неделю я снова смогу сердиться на Моффата, ещё через неделю-другую – возможно, пойму, как сделать эту историю моей,
Когда Доктор видит Ривер, в нём сразу всплывает улыбчивая мимика Одиннадцатого, которая странно смотрится на его новом нахмуренном лице.
(В какие-то моменты кажется, что иррационально он хочет снова стать Одиннадцатым – телесным, лёгким, говорливым, очаровательно неловким. Это только с Кларой Двенадцатый уже научился и обниматься, и в большинстве случаев разговаривать словами через рот.)
Двенадцатый исправляет ошибки. Он с этого начинает: I’ve made many mistakes. And it’s about time that I did something about them. Это немного повисает в воздухе, но почти два сезона спустя он дополняет свою клятву, свой завет: Never be cruel and never be cowardly, and if you ever are, always make amends. Отвёртка – это, оказывается, до смешного в духе Двенадцатого, это не правильный, но лучший выбор, это немного выигранного времени. Мир Двенадцатого не идеален. И в нём нет идеальных решений, а каждое Рождество – последнее, но это не значит, что надо опустить руки.
Not those times. Not one line. Don’t you dare.
Перезапустили Вселенную, переиграли исход Временной войны, отменили смерть Доктора на Трензалоре, а Башни всё стоят.
“He sounds awful”, - говорит Доктор о себе, и в чём-то он прав. За эти ошибки он расплачивается тем, что перестаёт бежать. Он останавливается на Дариллиуме и делает всё, что может, чтобы Ривер больше не мучали сомнения в нём. Доктор. Останавливается. И дарит ей и себе немного счастья.
It’s not a ghost story. It’s a love story.
Ривер восхитительна и неостановима, но внезапно всплывает на поверхность её противоречивость и её уязвимость, которые были всегда, но никогда не привлекали к себе такого внимания. Когда Доктора нет рядом, она гораздо меньше на него похожа. Она чуть более отчаянная, безбашенная, чуть ближе к краю, гораздо меньше ограничена его моральными рамками. Она похожа на него в умении находить выход из любой ситуации, но она не полагает, что победит, - она это планирует.
Когда Доктор рядом, она становится его Доктором.
Её любовь к Доктору настолько сильна, что становится не центром её личности, но стержнем, вокруг которого собирается чистое и настоящее. Дурацкими прозвищами, обидными шутками, агрессивным флиртом (заметьте – никогда не физически агрессивным) Ривер глушит не только и, может быть, не столько уязвимость и неуверенность, но и переполняющую её любовь.
(Клише, что её любви хватит на двоих, - это про неё. Вот только в этом нет необходимости.)
Двенадцатый в этом немного похож на неё: в нём всё время чувствуется страсть, которая редко находит выход в его минималистичном образе. Она вырывается наружу в грандиозных речах и больших жестах (в ад – так в ад, a hell of a bird). Одиннадцатый почти не надеялся что-то исправить. Двенадцатый, в общем, тоже понятия не имеет, как это сделать, он просто отдаёт этому всего себя – и в этот раз строит ресторан в этом чёртовом месте, чтобы дать Ривер столько любви, сколько может.
Ривер, казалось бы, всегда может поставить Доктора на место, видит его насквозь, знает все его слабости. И всё же, от Берлина до Библиотеки, он для неё – Чудо. Не только Чудо, но и Чудо в том числе. Она видит общую картину, она знает его место во Вселенной, она изучила и рябь, и цунами. И поэтому в плохие дни она не замечает, какими глазами этот монолит на неё смотрит.
(Двенадцатый отходит от этого вселенского статуса, он просто путешественник с будкой, и он может остановиться)
Но и Ривер для Доктора – алмаз, константа, героиня.
Ривер ужасно живая. Когда она появилась в 5 сезоне – первый раз после Библиотеки – это было болезненнее всего: она была полна жизни, и на этом фоне её смерть казалась ещё трагичнее.
Вот и здесь, несмотря на всё, что ей пришлось пережить, несмотря на то, что она в своём таймлайне постепенно теряет Доктора, она светится так, что кажется, что жизни в ней хватит на них обоих. (Так ведь и было: он умирал в Берлине, и она вдохнула в него жизнь.)
Ривер всегда много, шумно, яростно.
Рядом с ней, такой живой, Доктор молодеет, и за этой метаморфозой каждый раз радостно наблюдать.
Доктор и Ривер – и истории, которые о них рассказывают. Истории, которые они рассказывают друг о друге. Истории, которые они о себе слышат.
Ривер всегда была рассказчиком, сторителлером Доктора, и здесь это выведено в текст: её дневник буквально называют путеводителем по Доктору. (Хочется что-то сделать с этой мыслью: нашу историю рассказывают те, кто нас любит.)
Вот что забавно: кажется, Доктор в итоге обогнал её вот так - не двигаясь навстречу, а пойдя длинным путём.
Больше всех сейчас жалко Десятого, которого сломало то, что каждое Рождество – последнее, и что happily ever after невозможно. (- Was she happy, in the end? – Yes, she was. Were you?)
Потому что «Доктор Кто» - это сериал о расставании.
И я уже скучаю сильнее, чем считала возможным.
Это могло бы быть очень хорошим концом эры.